Китай там, не Китай – незачем так далеко ходить. Тем более пелевинский Китай всю дорогу мигает – будто с бодуна в глазах двоится. И, пока под музыку “Путешествия в Китай” (только до “пограничника”) плывут умеренно стилизованные титры, фоном к ним идёт двоящаяся реальность. Это позднее утро после вчерашнего, “генеральская” квартира, солидность которой закладывалась с полвека назад и пополнялась: ковёр с полудюжиной клинков из одного десятилетия, кустарная лампа с литым драконом из другого, музыкальный центр вообще из грядущего века – дело не в этом. На широком раскладном диване начинают шевелиться тушки. И как только кончились титры – возникают за четверть секунды какие-то вертикальные моменты вроде оконных переплётов или открывшейся или закрывшейся двери (скажем, холуёк приносил тазик и открыл форточку), и они остались в поле зрения в виде условных полос. Установилась композиция кадра в несколько фрагментов, вроде многостворчатой ширмы. И, когда слишком резкая спросонья контрастность и слишком слабая цветность уравновесились, видно стало, что эти вертикальные дольки не вполне стыкуются. Перспектива одна и та же, но нелады со временем: уйдя из одной дольки, фигура может перейти в другую с секундным запозданием. Или со смыслом: в соседней створке она может оказаться не в цивильном костюме, а в халате с драконами. А потом ещё видно, что дольки различаются и по колориту: допустим, которые кусочки больше свои – отдают зеленью, а которые больше китайские – золотистым. Но это относительно, чёткого разделения всё равно нет: в “таких” кадрах персонажи жестикулируют по-китайски (только не так, как в пекинской опере, которую наши принимают наспех за документ), а в китайских – двигаются, совершенно как нормальные. И чтоб через некоторое время пришло в голову – насколько же мы разводим китайские церемонии и насколько же китайцы, в сущности, люди, даже когда они средневековые! Ну, о стилистике всё.

Герой – в халате ли он или в помятой от сна не раздеваясь паре – лет тридцати (только сейчас плохо выглядит) и по всему тянет на функционера с недавно открывшимися перспективами, который просто до боли хочет, как лучше.

Торжественная часть кончилась, приступим к веселью. Герой отодрался от раскладного кресла-кровати и споткнулся о тёлку, которую спихнули с дивана. (Полувнятно, забиваемый шумом в ушах прозвучал диалог: “Эй, почтенный, ты мне все бока протырил!” – “Слушай лучше радио, вон

музыка хорошая какая, хрр” – “Все вы кобели”. Радио где-то здесь, передаёт “Вальс Чжэнь Чжао”). Герой с хрустом потягивается, со скрипом складывает кровать и со шмяком садится как в кресло, принимает капельки, зверски трёт лицо.

Звонок и негромкие голоса в прихожей. Вошёл научный консультант – шестидесятник. Знающий всё, кроме когда помолчать. Он нервозен и в кадре мотается то на “китайскую створку” (тогда это Жень Ци), то наоборот. А императора он видит вообще нормально – но речь идёт в основном о восприятии императора.

Консультант. Ваше величество, я с докладом. (Раскрывает заслуженную подлатанную папку). “Как нам обустроить Поднебесную империю”.

Император. А… (Интенсивно поморгав) Давай.

Консультант. В книге “Иньфу цзин” сказано, что если правитель отходит от доначального Дао – государство на пороге гибели.

Император. Знаю я первоисточники, дальше!

Консультант. Но каждый правитель, даже совершеннейший, отошёл от доначального – уже тем, что начался. Родился, значит. И потому каждое государство – по определению на краю пропасти.

Император. Полегче!

Консультант. А я ничего, я хотел только сказать несколько слов о роли интеллигенции.

Император. Ну, если несколько…

Консультант. В книге “Гуань цзы” сказано.

Император. Знаю я, что там сказано, иероглифы не забыл! С интеллигенцией что?

Консультант. А интеллигенция видит эту пропасть. И если она верна своему призванию – а она по определению верна, иначе какая это интеллигенция, - то должна кричать об этом на всех перекрёстках. Гармонию же может вернуть только слияние с доначальным.

Император (почувствовав твёрдое под ногами). Это с Абсолютом?

Консультант (снисходительно). Ну, где-то и с Абсолютом. Но как сливаются с… Абсолютом? Надо погрузиться в небытие и думать о ничём. То есть не просто ни о чём конкретном, это каждый низкорождённый думает, - но сосредоточить в себе Всё. Абсолют в том числе…

Пока он разливался соловьём, император тряс тяжёлой головой, и в ушах у него квакало; так что бесценная методика общения с бесконечностью на сей раз пропала для человечества почти вся. А консультанта не остановить:

Ибо истинный интеллигент – это безбрежный поток. А если ввести его в берега – размоет. Интеллигент не может ждать милостей от природы, он сам прокладывает русло, какое надо. И только мудрый правитель…

Император (перебивая). …может дать денег на строительство плотин, и тогда интеллигент не будет орать на перекрёстках?

Консультант. Ну, где-то и денег.

Император. Сколько?

Консультант. Я вот тут набросал…

Император (ещё не посмотрев на бумагу). А дешевле можно? Если интеллигенту просто снести голову, он ведь тоже не будет шуметь?

Консультант (подавившись воздухом). Да как можно посягать на интеллигенцию? Ведь это значило бы обезглавить нацию! А обезглавливать нацию – то же самое, что утратить координаты…

Дальше император не слушает – заткнул уши и ждут, пока консультант выдохнется. И по лицу его видно, что – сказал бы и он!..

Император (увидев, что Жень Ци кончил). Короче, сколько?

Консультант. Порошка пяти камней – два фунта. Грибов, дарующих небесные видения, - пятьдесят штук. Южного мёда…

Император. Ого! А ты не?..

Консультант. Нет, я не. Я для науки.

Император. Науки… “Выдать”. (Отрывается от спинки кресла, попадает в китайский контекст и ставит киноварную печать). Пойдёшь с этим к эконому.

Сморщившись, выпивает чай из поданной чашки с розанами и отдаёт её вон из кадра. На втором плане всё это время шла тихая суетня – даже консультанта мимоходом почистили пылесосом. День пошёл.

Император. Генерал, что у вас?

Подходит китайский начальник монгольской стражи, а по-некитайски – генерал безопасности, вроде как из латышских стрелков. Мотнув головой, он подзывает референта – старую канцелярскую плесень, который в совершенстве владеет искусством почти никак не выглядеть, пятерых генералов на этом пересидел и ещё столько пересидит.

Референт (читает из папки). Дело о чародее Сонхаме. Резюме. Чародей Сонхама фигурировал как экстрасенс, торговавший без лицензии пилюлями бессмертия, и агитатор, под видом рекламы оглашавший, что император Юань Мен воцарился только в силу династики и генетии…

Император. Что?!

Референт. Генетики и династии, тут так написано. И что в императора ничего хорошего не воплотилось. Сам же он, Сонхама, был в предыдущем рождении императором. В доказательство чего, будучи допрашиваем в присутствии его величества, предлагал убедиться, что знает дворец лучше его величества. Произведённая проверка показала, что Сонхама и в самом деле знал кратчайший путь из любой комнаты в любую в личных покоях его величества и подробно описывал рисунок инкрустаций пола. Об убранстве же стен говорил вкратце, а о росписи потолков не помнил вообще. Сонхама обнаглел и предложил брату-императору обмыть это дело. Разгневанный император велел вливать вино Сонхаме в рот через воронку. Допившись до четверенек и не в состоянии связно врать, названный Сонхама забрехался и проявил все признаки того, что был в прошлой жизни просто сукиным сыном – хотя, как показала экспертиза гаданием на панцире черепахи, действительно, придворным, именно же пекинесом, какие издавна живут во дворце на предмет облаивания злых духов. При такой оказии научный консультант Жень Ци был награждён за руководство экспертной группой, а Сонхама подвергнут преследованию закона. Однако его величество своей несравненною властью его помиловал, поскольку большого смущения сказанный Сонхама не произвёл, а пилюли его по дороговизне покупали и мёрли от них – кого не жалко. Сонхама был приговорён только к порке и при исполнении приговора исчез. Конец документа. Документ два. Донесение. Сонхама пребывает на ей день в гуннской степи. Служит лейб-медиком у хана Арнольда, которому обещал воцарение в Поднебесной империи. Навечно. Потому и бессмертие тоже.

Император (весь подобрался, стряхнул муть, в глазу живое заиграло – всерьёз похоже, что не зря он поставлен). Бессмертие, так. И что, пьёт хан Арнольд эти пилюли?

Референт. Пьёт, ваше величество!

Император. Ну, тогда это не надолго. Месяца три – и вечная память хану Арнольду, нехороший был человек! Убийц к Сонхаме не посылать. Дальше.

Референт. Дальше – документ три. Хан Арнольд уже двинул гуннов на Поднебесную. Они идут, как туча.

Император. Туча, не туча, без Арнольда они – знаю я их! Через три месяца зачистим, и всё.

Референт. Нельзя три месяца ждать, ваше величество! Никак нельзя. Они идут под разрушительную музыку, сея уныние и безнадёжность.

Император. Разрушительную? Это как?

К этому времени слегка очнувшиеся содиванники сползлись к роялю, прямо на крышке которого с внутренней стороны прицеплены постеры со Шварценеггером (не новый, надорванный по краям) и с каким-нибудь чудо-ударником, любым, лишь бы драмз смотрелись лучше исполнителя. Тёлка взобралась на самый рояль и делает шоу, а аккомпанируют ей не в лад два похмельных китайца на разных концах клавиатуры, причём один пытается подобрать “Когда Он создал нас”, а с другой экспериментирует – берёт какие-то созвучия ногой и задом, присаживаясь на клавиши.

Референт. Потише, император думает. (Сказал не а крике, но все вняли. И обращается к Юань Мэну). А это, ваше величество, Сонхама изобрёл. Музыка как бы поперёк предначальной музыки сфер, которую вот никто не слышал, но в любой хорошей музыке она соприсутствует. И приводит бытие к гармонии. А эта – наоборот. (Достаёт, как из воздуха, видеокассету и вставляет, куда надо. На кассете какой-нибудь “металл”, можно монтаж из наиболее ходового “лома”; а звучит “агрессия созвучий”, инструментальная часть). Сонхама её на медных котлах – гаструли называются; стучит по ним железным таким языческим идолом. Какой идол – не установлено. Это всё устроено на повозке, запряжённой шестью быками, тоже гаструли называются. И Сонхама на ней едет во главе армии и лупит идолом по гаструлям. И на всём пространстве, где слышны эти звуки, люди перестают понимать, где верх (показывает на пол), а где низ (показывает наверх). В их сердцах поселяются ужас и тоска. Оставив свои дома, они выходят на дорогу и начинают ничего не делать. Даже не то, что партизанскую войну, а вообще ничего. И солдаты – ни-че-го. Осмелюсь доложить, сотрудник, который доставил этот материал, уцелел потому, что ему на ухо священный дракон наступил; и то запил и кричит, что уйдёт в отшельники. (Уменьшает громкость).

Император. А как же сами гунны?..

Референт. А они затыкают себе уши паклей. Промасленной. Дикий народ.

Император. Так. Тогда – спецгруппа с паклей в ушах…

Референт. Не поможет, ваше величество. Не в том дело, что пакля. Музыку стоит заслышать издали – и она проникает в душу, разлагая её и разрушая. Человек уже не только не слушает приказов, но, но даже за жизнь не цепляется.

Император. Но почему же гунны?

Референт. Наукой установлено, ваше величество, что у гуннов не душа, а пар. Жень Ци установил.

Император. Помню, помню.

Референт. И магия, растлевающая душу, на их не действует. А уши они затыкают от шума.

Император. Понял. Помолчи.

Камера пока идёт “мимодумно” по залу (уже не мелькающему, в более-менее китайском колорите), по внесённому столу с закусками и налетевшим на неё совесельикам. Там застрял и консультант, и хорошо кушает, дай ему здоровья китайские боги, и любезничает с тёлкой. Император ловит его взгляд и значительно кивает – тот подбегает, спотыкаясь и дожёвывая.

Император. Жень Ци, ты уже помог однажды обуздать мага Сонхаму. Сейчас он опять объявится и ведёт на столицу гуннов под музыку, растлевающую душу и обессиливающую наших солдат. Музыка поперёк доначальной гармонии. Что ты там говорил о доначальном?

Консультант (разом посерьёзнев, срочно проглотил. Что держал за щекой, и собрал морщины на лбу; на втором плане что-то неладно со светом, и жующие застольцы выглядят вроде жертв вампиризма). Насколько мне известно, ваше величество, музыка была ниспослана людям на заре времён, лично духом – владыкой Полярной звезды. И так же, как Полярная звезда, призвана служить ориентиром в поисках начал и концов. Музыка ведь содержит в себе дух доначальной гармонии…

Император. Кончай с теорией, делать что?

Консультант. Когда музыка портится и утрачивает дух доначальной гармонии – а такое случалось, когда страна утрачивала дао-путь, - то в древности император лично шёл ко Владыке Полярной звезды, чтобы обновить мелодии. При этом музыка, причастная доначальной гармонии, вновь находила дорогу к сердцам, а испорченная музыка утрачивала своё действие.

Император (помолчав). Что-то сложно. А как император может пойти ко владыке Полярной звезды?

Консультант. Как раз несложно, ваше величество. Волшебную колесницу могу изготовить и я.

Император (найдя глазами начальника охраны). М?

Начальник безопасности многозначительно кивает.

Император. Так. Приказываем тебе, научный консультант Жень Ци, немедленно изготовить нам колесницу для поездки ко владыке Полярной звезды. Что для этого нужно?

Консультант. Ваше величество только что изволили подписать смету проекта по восстановлению изначального.

Император. Ага, грибы небесных видений… Стой, но там же было про интеллигенцию?

Консультант. Интеллигенция – это тоже доначальное.

Император. Допустим. Там всё есть? Ну, выполняй.

Консультант уходит, часто кланяясь.

Музыка (“Кукла-мандарин”), циферблат с кружащейся стрелкой – часы ХVIII века в стиле шинуазери с фигурками китайцев. Император в заметно более рабочем виде и в свежем халате сидит в крутящемся кресле за обширным столом с бумагами, компом и статуэткой с качающейся головой. Музыка продолжается, но без реплик ясно, что он работает: по одним бумагам объявляет вердикт, и чиновник бежит счастливый, но чаще отчитывает и отправляет от себя, а одного отходил тем же свитком по физиономии, другого оттаскал за нос. И всё же возникает ощущение, что начальственный гнев – так, в ритуал вошёл: он праведно негодует, кукла кивает головой, всё своим чередом.

Прибегает вестовой: Ваше величество, волшебная повозка готова.

Ваше величество, волшебная повозка готова.

Император оперся ладонями о стол, чтобы встать.

Генерал (входя следом). Не беспокойтесь, ваше величество, сейчас доставят. Жень Ци сказал, что мистическое странствие духа можно начать из любой точки трёхкор… Тьфу!

Император. А, это вроде корзины, в которую запрягают благовещих фениксов?

Генерал. Да, нет. Честно говоря, когда я увидел, что сделал Жень Ци, мне опять захотелось… (решительный жест). Вот когда-нибудь я этому желанию уступлю – и сажайте меня, зато успокоюсь.

Входит консультант, заметно под дурью (на что император отдельного замечания не делает). За ним несут блюдо, на котором – связка тонкой верёвки и нечто вроде фигурного тортика в виде в виде запряжённой дракочиками колясочки, и ставят на маленький столик рядом с рабочим столом.

Император (рассматривает). Ага, небесный гриб, и колёсики – тоже. (Кстати, сразу надо уточнить, что небесные грибы – не красные мухоморы, а пантерные, надо посмотреть на цветных таблицах в энциклопедии. Это важно – потому что кто-то ведь полезет в подражание кушать мухоморы красные, потом отписывайся мелкими буквами! А пантерные мухоморы, содержащие что-то вроде ЛСД, хотя бы у нас не растут). А, это как бы я и с собачкой. (Нюхает). А, это из конопли.

Консультант. На меду, и с порошком пяти камней. (Когда смог, тогда и выговорил).

Император. И как же на ней ездят?

Консультант. Внутрь надо принять.

Император. Да тут одних небесных грибов – раз, два, три… и с той стороны… двадцать штук! Я больше пяти никогда не принимал. Слушай, а ты не?..

Консультант. Не, я не, я для науки! Да вы, ваше величество, не бойтесь, двадцать – это что! Я, пока готовил, тридцать принял.

Император. Так. И на этой колеснице искать владыку Полярной звезды?

Консультант. Я слышал, что путь к духу Полярной звезды лежит через снежную степь. К нему нужно подняться (указывает вниз) по колодцу, пронизывающему миры; вот тонкая и прочная верёвка. А что дальше – не знает никто, только сам император, он Сын Неба. Уверенным можно быть только в одном: когда восстановится соответствие доначальным гармониям, магия Сонхамы исчезнет, а сам он примет исходный облик – пекинеса. (Показывает на фигурке). И тут ваше величество может взять его за шкирку.

Император. Так вот эта собачка?..

Консультант. Именно, ваше величество.

Император оглядывает придворных, как бы ища моральной поддержки – но они сами смотрят ожидающе. И тут как бы ветром доносит звук барабанов из “Агрессии созвучий – ну просто почти неслышный и неотступно звучащий всё это время ритм на несколько тактов как бы проявляется и снова размывается.

Император (качнув головку статуэтки). Так. Полярная звезда – это на север. На севере холодно. (Тюкает пальцем в крохотный гонг). Шубу, которую прислал хан. Ну…

Глубоко вздохнув, император отщипывает от колеснички. Приносят и надевают на него богатую шубу, но это уже мимо – то ли из-за музыки (“Небесные грибы”), то ли оптика оставляет разборчивым только лицо и размывает всё остальное. Предметы и лица деформируются, да ещё в такт музыке всяко меняют окраску. Жень Ци вплывает в кадр, размываясь то в одну, то в другую сторону полосами стробоскопических двойников (узнаваемый знак гипноза и всякого кайфа) и гундит.

Консультант. Напомню вашему величеству ещё одну важную вещь, нет, две. Перед тем, как лезть в колодец…

Его голос всё более невнятен и забивается звуками вроде шума в ушах. Стробоскопические двойники совсем расплываются туды и сюды и распадаются в светлую рябь. Это будет светомузыкальный лейтмотив параллельного мира: играют, сливаясь, перетекая и дробясь, округлые формы наподобие масляных капель в эфире. Цвета – всё из холодных: беловатые пятна обведены кольцами зеленоватого и лиловатого на мутно-синем, как оказалось, фоне.

Пошла музыка “Холодного мира” – и вся плоскость с продолжающими рябить пятнами кренится целиком в глубь экрана, как откидная стенка. Император водит руками, ища, за что ухватиться. Рябящая поверхность выглядит теперь вроде равнины с играющими то ли лужицами, то ли облачками, горизонт которой тонет в синеватой мути, - равнине, ложащейся под колёса чему-то неразборчивому и стремительному.

Навстречу приблизилось тёмное пятно наподобие полыньи. Император, пошарив, берёт наощупь бухточку шнура и кидает в пятно (конец остаётся закреплён, где и как – не выясняем), спускается. Всё это видно уже не со стороны, а как бы его глазами: теперь практически до самого конца лицо героя в кадр не попадает, а физические действия видны либо через плечо, либо по динамике кадра.

Проскользив полосу темноты, герой обнаруживает над собой как бы изнанку той рябящей поверхности, теперь отгибающуюся в глубину не от нижнего, а от верхнего края кадра. Вдруг (в момент неожиданного форте в музыке?) неопределённые формы превращаются в белых летучих мышей – наверное, негатив настоящей стаи нетопырей. Юань нецеленаправленно взмахивает руками и летит в снежную муть, не спеша подумав закадровым голосом:

- А надо было не руками махать, а ещё до того, как полез, повернуться три раза через левое плечо. Вот этого мне Жень Ци и не успел…

Второй, симметричный удар звука (дальше будет ещё парочка, но слабее, по затухающей_ разразился вспышкой чёрной звезды. В следующий момент, когда установилась подобающая контрастность и цветность, можно понять, что это были жерди чума, сходящиеся к дымнику и видимые от земли. В чуме мигает костерок, а у огня сидит (как видим мы, но от Юанюши трудно ожидать, чтоб сразу понял) американский военный лётчик в пообтрепавшемся обмундировании четвертьвековой давности и сравнительно свежих мехах, заросший седой бородой, перед массивной ещё ламповой рацией – откуда звучит эфирный мусор, а потом пробивается песня “Когда Он создал нас”. Лётчик жестом показывает – погоди, дай послушать; пару минут в дымном чуме просто звучит песня.

Потом потрескивание и посвистывание в старом аппарате. Лётчик смахивает слезу.

Лётчик. Да… Джоан Осборн. Как будто вчера всё было. (Говорит он без всякого акцента. Как и все другие персонажи: в измерении смыслов все смыслы сообщаются независимо от превратностей рождения в такой или сякой языковой культуре).

Юань. А я – Юань Мэн. Скажи, Джоан Осборн…

Лётчик. Я не Джоан Осборн. А как меня зовут – я давал подписку не разглашать.

Юань. Хорошо. Я знаю – у духов нет имён, имена им дают люди. Ты, наверное, дух Полярной звезды?

Лётчик. Ну, нельзя же столько пить, чукча! Впрочем, называй меня, как хочешь.

Юань. Я буду называть тебя Джоан Осборн. Как я сюда попал?

Лётчик. И этого не помнишь. У вас, чукчей, сейчас праздник Чистого Чума, вот вы все и перепились. Иду я домой, гляжу – пьяный чукча лежит у дороги. Ну, я и перетащил тебя сюда, чтоб не замёрз. Хорошая у тебя шуба, однако.

Юань. А ты сам кто?

Лётчик. Лётчик. (Он рефлекторно выпрямился; в рации проясняется мелодия “Пилотов”). Я летал на Эс-Эр-61, который “Блэкбёрд, а потом меня сбили. Я тут 12 лет живу.

Юань. А почему ты не возвращаешься домой?

Лётчик (делая пока разные мелкие делишки и, похоже, цепляясь за них как за единственно важные). Ты чукча, не поймёшь.

Юань (подозрительно корректно). А ты скажи, а вдруг пойму! Ты не из Верхнего мира? Может, ты знаешь дорогу к духу Полярной звезды?

Лётчик. Вот чёрт, ну как тебе объяснить, чтоб ты понял. Я тоже из тундры. Если долго ехать на упряжках на север, до полюса, а потом столько же ехать дальше, то будет другая тундра, откуда прилетают чёрные птицы-разведчики. Вот на такой чёрной птице я и летал, пока маня не сбили.

Юань. А чего они разведать хотят, если у них такая же тундра, как здесь?

Лётчик. Сейчас я и сам не очень это понимаю. Попробую тебе объяснить в твоих диких понятиях. В наших местах издавна правил дух Большого Ковша, а у вас – дух Медведицы. И они между собой враждовали. Духу Большого Ковша служило много таких, как я. Думали, что будем воевать. Но потом вдруг оказалось, что ваши шаманы давно втайне поклоняются Большому Ковшу. Наступил холодный мир – его так назвали потому, что и в вашей, и в нашей тундре людям очень холодно. Ваши шаманы подчинились нашим, а такие воины, как я, оказались никому не нужны. Возвращаться некуда. Да и передатчик у меня сломан; вот приёмник починил – могу слушать музыку, и всё.

Пауза.

Юань. Значит я попал к духу Полярной звезды. А что ты знаешь о музыке?

Лётчик. Всё. У меня времени много, часто слушаю радио. Если коротко – после восьмидесятого года ничего хорошего уже не было. (В это время из рации звучат отголоски “Агрессии созвучий”). Понимаешь, сейчас нет музыки, есть музыкальный бизнес – а с какой стати мне слушать, как кто-то варит свои бабки? Мне за это не платят.

Юань (кивая сочувственно, хотя слова “бизнес” не понял). Высокие слова! А ты знаешь, как восстановить доначальные созвучия, когда мелодии портятся?

Лётчик. Если ты говоришь про вашу чукчиную музыку, то это не ко мне. Тут рядом живёт один старик – тоже чукча, настоящий шаман. Он раньше делал… такие варганы из обломков моего самолёта. Вот он тебе всё скажет.

Юань. А что такое варган?

Лётчик (вынув из вороха барахла и подавая металлическую штучку). Возьми себе, у меня ещё есть. Бери, корпус титановый, язычок из высокоуглеродистой стали.

Юань (машинально берёт). А где живёт этот шаман?

Лётчик (показывая руками не обычные неразборчивые перпендикуляры, а профессионально-чёткие трассы). Как выйдешь – прямо. Метров через триста, сразу за клубом будет другой чум. Это там.

Юань кланяется, как бы по-китайски – уже приоткрыв входную полость и видимый силуэтом на фоне светлого входа.

Герой идёт под музыку “Джона Донна 2000” через снежную круговерть – его всё ещё немного “водит”. Проходит мимо чего-то большого бетонного, мимо квадратного, с одной стороны облепленного снегом, к треугольному силуэту – и попадает в почти такое же освещённое дымным огоньком пространство. Там пребывает шаман, лицом странно похожий на кого-то в похмельном дворце, - шоркает железяку напильником, а рядом стоит накрытая перевёрнутым стаканом бутылка.

Юань. Здравствуй, великий шаман. Я пришёл от Джоан Осборн спросить тебя, как восстановить доначальные созвучия и победить колдовскую погибельную музыку.

Старик (смотрит напряжённо, наливает и заглатывает стакан, опять смотрит). Хорошая у тебя шуба. Я шаман, только не очень настоящий, так, для фольклорного ансамбля. Ты садись, выпей, ты же замёрз весь.

Юань (усевшись против огня и взяв протянутый стакан, помолчав сколько надо по этикету). Я не знаю, что такое фольклорный ансамбль. Но полагаю – ты что-то знаешь про музыку.

Старик. Про музыку? Я ничего не знаю про музыку, я только знаю, как делать варганы. Если ты хочешь спросить про музыку, надо идти далеко.

Юань. Говори же, куда?

Старик. Знаешь, у нас в фольклором ансамбле люди говорили так. Если на лыжах долго-долго идти на запад, в тундре будет памятник Мейерхольду. За ним будет река из замёрзшей крови. А за ней, за семью воротами из моржовой кости, будет город Москва. А в городе Москве есть консерватория. Вот там тебе про музыку и скажут.

Юань. Хорошо. (Поднимаясь). Мне пора.

Старик. Иди. Только помни – из города Москвы трудно выбраться – как ни петляй по тундре, всё равно будешь выходить или к Кремлю, или к Курскому вокзалу. Поэтому надо найти белую гагару с чёрным пером в хвосте и бежать, куда она полетит. Тогда можно выйти на волю. Подожди благодарить. Ещё – не ешь никогда столько грибов этих! (Перехватывает реплику). А в городе Москве – берегись клофелина. (Опять перехватив реплику). Хорошая у тебя шуба.

Камера движется под музыку “Холодного мира” через летящий снег, немного ныряя на ходу. Навстречу – два светлых пятна, размытых снежными ореолами. Юань голосует – тормозит грузовик с чем-то под брезентом; в кабине прапорщик, сразу видно, не наш человек.

Прапорщик (ни разу не посмотрев на шубу). Тебе куда, чукча?

Юань. Мне в город Москву, в консерваторию возле Курского вокзала.

Прапорщик. Ну, садись, я как раз в консерваторию еду.

Юань Мен вваливается в кабину – по движениям видно, что “плывёт”. В кабине объектив с маленькой глубиной резкости то утыкается в детали. То превращает их в размытые пятна, покачивающиеся от движения.

Прапорщик (зыркнув на шубу). Чё, праздник Чистого Чума справляли? Ну-ну. Добавить хочешь?

Протягивает бутылку, и пятна ещё заметнее расплываются. Пауза.

Юань. Сыграть тебе на варгане?

Варган на его ладони мерцает концентрическими бликами – и вдруг начинает напоминать буддийскую мандалу или что-то такое. Металлическая мандала пускает блики и играет дифракционными радугами. Рванулась музыка – что-то сложное, прямо симфо-рок.

Юань. Ну конечно! Канал действия и канал управления, а вот осевой! Старик, ты видишь?

Шаман (невесть откуда взявшийся и освещённый не столько лампами в кабине, сколько огнём в чуме и ещё какими-то многочисленными отблесками. Кстати, он теперь в концертном костюме и ещё с какими-нибудь цветными перепонками, на голове и плечах – как делают в мистических триллерах. И голос у него странный – с отзвуками, нездешним эхом). Ты тоже сейчас всё увидишь. Много тысяч лет назад у нас в фольклорном ансамбле говорили так. (Пошла музыка. Почти симфоническая вариация на темы “Шамана”). Есть Полярная звезда (показывает на невесомо вращающемся в цветной тьме гигантском варгане, теперь особенно похожем на структурную схему чего-нибудь и сыплющем разноцветные искры), и правит ею дух холода. А точно напротив неё на небесной сфере есть Южная звезда, которую люди не видят, потому что она у них под ногами. (Тут надо погонять ревербератор на всех аллюрах, чтобы отголоски были разные и каждому названному персонажу отвечал свой тип акустики). Ею правит дух огня. Однажды давным-давно дух холода и дух огня решили сразиться. (Металлический диск движется разнообразно – даже некоторые линии утолщаются наплывами. Этот танец абстракций продолжается до конца рассказа). Но, сколько они ни нападали друг на друга, никакого сражения не получалось: духи холода и огня свободно перетекали друг сквозь друга – потому что как же один дух может победить другого? Они просто есть – и всё. И тогда. Чтобы можно было говорить о победе, ими был создан человек. Но на самом деле дух холода и дух огня – это не два разных духа, это один и тот же дух, который просто не знаком сам с собой. И человека он создал из себя самого – потому что из чего ещё дух может что-то создать? И человек заблудился в этой битве двух духов, которые на самом деле он сам. Оба они – один дух, который бесконечно играет сам с собой – потому что если бы он этого не делал, его бы просто не было. Ты понял, как играть на варгане, человек? (Это уже – протягивая с экрана варган, который насколько раз удалялся и приближался, делаясь и большим, и маленьким).

Юань. Понял! Всё понял…

Из бликов выясняется кабина и контролирующий взор прапорщика.

Прапорщик. Что ты там всё понял, чукча?

Юань (сильно поплывшим. Совсем неотсюдашним голосом). Всё… всё понял. Не надо мне искать никакого Владыку Полярной звезды – я и есть дух Полярной звезды, и сам себе Главный Шаман. И вообще, все духи, люди и вещи, какие только могут быть, - это и есть я сам. Какие законы или ноты могут что-то значить? Нет никаких доначальных гармоний. Это Жень Ци врёт… Каждый сам себе музыка… (К этому времени внутренность кабины уже не раз расплывалась в почти не различимую поверхность и собиралось в картину кабины с подвешенного пумпончиком и картинками девиц – только всё как-то не окончательно). Слушай, поворачивай – мне в Китай надо, а не в консерваторию…

Прапорщик (таким голосом, как говорят с капризными младенцами и чокнутыми). Поворачиваю. (И. конечно, не поворачивает).

Юань. Погоди, сейчас ты тоже всё поймёшь. Я сыграю, и все, все поймут…

Звучит начало песни “Когда он создал нас”, только немножко неразборчиво, потому что на варгане, - а потом перекрывается чем-то вроде шума в голове и “Агрессией созвучий. Всё видимое высветляется, расплываясь в муть, - и уже совсем.

Потом по светлому полю деловито проползает пара тараканов (под вступление к “Склифу”, и в кадр вплывает пятно сырости на так себе выбеленном потолке и капельница, которая в ракурсе с койки даже не сразу узнаётся. Камера поднимается, обнаружив простёртое на койке туловище, всё в трубках и проводах, - прямо как у Моуди освободившаяся душа видит покинутое тело. К тому же в ракурсе сильно со стороны темени (камера вернулась на уровень спинки кровати).

Появляется небритый тип в зеленоватом реаниматорском халате – не криминально-небритый, а при конце дежурства “сутки через трое. Он молча шарит и позвякивает стеклянным, потом обнаруживает, что тут кто-то есть. Наполняет шприц и склоняется над изголовьем одра – совсем близко к объективу и от этого жуткий.

Юань (высохшим голосом). Что это?

Врач. Ваш утренний кофе. Это реанимация Склифа. Давай посадочную площадку. Во, во. Ты вчера бухал с кем-то в “Северном сиянии” – это на улице Рылеева, возле Курского вокзала… Что?

Юань. А не у Кремля?

Врач. Ну-у!.. И, наверное ты бабки засветил – вот тебе клофелину и подпалили.

Юань. Клофелин! (У него в голове мелькнул быстрый монтаж, в котором уловимы разве что лица консультанта и шамана).

Врач. Клофелин – это глазные капли, если их подлить в водку – резко падает давление, и человек отрубается. Шлюхи обычно подливают. Но тебе что-то слишком уж много накапали – новички, наверное.

Юань. Ну, Жень Ци, точно голову отрублю. Столько трепался, а о простом клофелине…

Врач. Что? У тебя в коме галлюцинации были?

Юань. Не в коме, а в республике Коми – вот куда декабриста Рылеева сослали. Да и ты, в сущности, в тундре.

Врач (серьёзно). Ага. Придётся тебе, братишка у нас маленько зависнуть.

Снова оконная рама превращается у Юаня в глазах в подобие много створчатой ширмы, только теперь на каждой створке тотчас устанавливается совсем уж своя картинка. Музыка – как в оперной увертюре (можно использовать “Интро” с диска) комбинирует образчики всех тем; в какой-то момент звучит и мелодия “Когда Он создал нас” на дудочке-жалейке. Прямоугольники “ширмы” образуют подобие пасьянса: сдвигаются, перевёртываются, погасает одно изображение и возникает другое. Причём, некоторые кадры, как окажется впоследствии – из эпизодов, которые только будут, а некоторые вообще сбоку припёку; например, при чём здесь негатив портрета Рылеева? Пасьянс выстраивается в два и три этажа. Между квадратиками проклёвываются зубчатые колёсики – тоже с изображениями. Они растут, пробуют крутиться вправо и влево, перекатываются; одно колесо сцепляется зубцами с другим и начинает крутиться – и с этого момента изображения в них устанавливаются правильно, “вниз ногами”, и больше не вертятся. Подстыковываются и ещё колёса. Но всё с трудом, цельная картина не получается. И от фигуры вроде кроссворда то и дело отваливается целое крыло и начинает перегруппировываться. На фонограмме примешиваются к музыке отголоски звона и глохнущих, как сквозь вату, реплик типа “во тараканы – звери, летать понемножку уже могут, “новые прусские” называются и “больной, вы меня слышите, мы просто побеседуем, больной, почему вы не отвечаете”… Ни к селу, ни к городу слышно поразборчивее: “Так день за днём – о, скоро ли, Господь? – под бременем природы и искусства кричит наш дух, изнемогает плоть, рождая орган для шестого чувства?” Мораль, в общем, должна выйти та, что всё равно никто не скажет, и ни магия, ни кайф тут “не капелла”; если кто и подбросит концепцию бытия – усвоить её, применить к своей единственной жизни, человек может сам один. И пока он не наживёт гармонию в себе, он не в состоянии воспринимать гармонию вовне; вон Джоан Осборн была и есть – а всё кому-то надо какой-то “металл”, японский бог его знает.

Когда это уже почти-почти вертится на языке – прорезается никелированная спинка кровати, на которой висит китайский халат. Юань Мэн, нетвёрдо надев халат (со спины виднее, какие хорошие на нём драконы) бредёт по коридорам Склифа – под инструментальный ряд “Васи-Совести”, перетасованный с “Холодным миром”. Раз, пошатнувшись, он хватается за стол дежурного в коридоре, причём под пальцы подвёртывается скальпель. Врачи в зелёном заступают дорогу.

Юань (ещё ватным языком). Пустите – ваша совесть вас замучает.

Врачи исчезают мигом – просто в следующем кадре никого в коридоре уже нет. Только голоса за спиной:

- Вы чё? Он чё?

- Ну, авторитет лежал до него, Вася Совесть – помнишь, восемь пуль в голову? Выжил: в мозг ни одна не попала. Очень ему кормёжка не нравилась и тараканы новые прусские. Сказал, разберётся. Такой замучает. Вон, вахтёр знает про Васю Совесть.

Действительно, в вахтёрской загородочке у входа уже никого лишнего нет – только худая белая кошка с чёрным хвостом. Юаня опять пошатнуло, он уцепился за барьерчик. Прихватил кошку – и вырулил на улицу в невдохновляющий урбанистический пейзаж.

Здесь и такси не водятся. Одно как-то забрело – и то странное, с зелёной мигалкой на капоте. Юань голоснул (он уже немножко умеет) и, севши – как видно через стекло, - приставил таксисту скальпель к горлу. Потом опустил стекло и наладил бежать рядом кошку, привязанную за хвост размахрённым бинтом.

Дальше происходящее видно изнутри машины. Таксист покладистый, знает, с какими пассажирами спорить, с какими нет; даже магнитофон включил. На магнитофоне доиграл кусочек “Васи-Совести” и пошла “За гагарой с чёрным пером” – эти песни как раз такие, как таксисты любят. Пока звучит “Гагара”, происходит, чтобы не отвлекаться, не очень значительное: кошка ведёт не по прямой – то потащила через свалку, то вдруг решила залезть на дерево. Юань не дал таксисту одёргивать её за шнурок, а распахнул дверь и поговорил с ней, видимо, по-китайски; кошка вняла уговорам. Спустилась и побежала дальше. Ещё была одна задержка длиной в восемь тактов инструментального проигрыша:

Юань. А это памятник Мейерхольду? Не останавливай.

Таксист. Кругом объехать?

Юань. Гагара кругом не полетит. А это кто?

Таксист. Бояре. (Прибавляя газу, и перед лобовым стеклом замелькала бело-синяя рябь). Говорят, Церетели сначала делал памятник героям-десантникам, а ВДВ расформировали. И переделал на Мейерхольда – его же пришибло голыми боя… Ну, всё уже, всё, молчу. (Пауза, доигрывает “Гагара”). Что, тормозим? Тормозим!

Такси останавливается на неопрятной поляне. С низких туч свисает знакомая верёвка. Юань отвязал кошкину привязь (она дунула обратно) и прямо из машины выбрался на её крышу. Едва он ухватился за верёвку – таксист газанул и “упёрся в горизонт”. А верёвка поднимается вместе с Юань Мэном – и впервые за долгое время видно его лицо. Только взгляд поймать нельзя, потому что он направление в камеру, а вверх. Это не должно выглядеть благостно – тем паче никакой уверенности, что герой вернётся именно в свой мир, были же сбои, и гагара неточная. Тем не менее, он скользит через пласты бело-синей мути, и по лицу бегут цветные отблески. И всё лучше слышно паническое тявканье и “Когда Он создал нас” в переложении для китайских цитр.

Май 2000.

НИКОМУ НЕ НУЖНЫЕ ОПРАВДАНИЯ

Надо бы пояснить, что из отсебятины оправдано. Самое вопиющее расхождение с текстом – переделаны все реплики в “китайском” эпизоде, а в других почти не тронуты. Это потому, что когда герой вышел в пространство смыслов – имели реальный смысл все слова, только звучание подчистить; а в нашей с вами китайской (если не хуже) реальности все слова, если вдуматься, - бред, и производят только поверхностное впечатление осмысленных. А бред, что один, что другой; тот или иной вариант бреда выбирается не потому, что так уже написано, а автору лучше знать, - но потому, что так будет звучать, а авторы фильма лучше знают. А слово звучащее и слово написанное – даже для художественного чтения далеко не одно и то же: слово, которое можно перечитать, и слово, проговаримое в нужном ритме.

Когда-то грандиозное впечатление произвело письмо Достоевского одному хорошему мальчику, приславшему на благословение экземпляр инсценировки “Преступления и наказания”. Маэстро ответил: ну, что, почерк хороший и на реплики расписано аккуратно – но это не для сцены, а для чтения по ролям. Если-де я решил исследовать феномен Раскольникова то параметры экспериментов №№ и №№№ так и назначал, а выбрал бы методику драмы, придумал бы для раскрытия этого же характера совсем другие эпизоды.

Примерно потому же отпали сугубо прозаические примочки. Они бы требовали условных приёмов типа закадрового голоса – а условность и без того густая. Скажем, выпала очень смешная сцена объяснения с “крутыми” на пальцах: тут самый сок – в словесной расшифровке, которая именно здесь нужна, как инсульт.

По сходной же причине и с музыкальным текстом обхождение не трепетное. Существующая музыка и сама по себе уже живёт и дальше может; к рассказу она отношение имеет, но, в общем, не кровное. Однако, если по этой музыке делать фильм, выйдут как раз клипы. А экранизация рассказа, даже сильно модернистская, потребовала бы совсем другого саундтрека. И такое – не в первый раз в истории: вон сколько музыки Прокофьев написал по поводу литсценария “Александра Невского” – по сей день в филармониях исполняют симфоническую сюиту. А в фильм сколько вошло – контрольный пакет хоть есть? И Прокофьев перебесился.

Возможно. Имеющуюся музыку мог бы смонтировать опытный музредактор; переписать и дописать пришлось бы совсем немного. А если прицельно использовать уже готовое – это не фильм, это сценическое шоу с рок-балетом и лазерными эффектами. Это стоило бы, как “Метро”, а собрать столько публики – группа не настолько раскручена и развивается не в попсовом направлении. Клипы сделать можно бы; для отдельной жизни годятся “Шаман”, “Пилоты” и “Вася-Совесть” - остальные вещи вне целого не то.

Если это и называется муками творчества, то мне и со стороны глядеть страшно.